Экс-политзаключенный: Многое в колонии делается для военного производства — и все вынуждены в этом участвовать

Видеооператора и журналиста Вячеслава Лазарева задержали в феврале 2023 года. Через восемь месяцев его приговорили к пяти с половиной годам лишения свободы, а его жену Татьяну Пытько — к трем годам колонии (после апелляции женщину отпустили на свободу). Поводом для преследования стало их сотрудничество с БЕЛСАТом. Все это время годовалая дочка пары находилась сначала в органах опеки, а затем — у бабушки.

Через два с половиной года заключения — в сентябре 2025-го — Вячеслав стал одним из тех, кого принудительно переместили на территорию Литвы.

«Я понял, что мое задержание было только вопросом времени»

В первый раз Вячеслава задержали еще на границе. Он ехал из Варшавы на автобусе, и на границе с ним несколько часов «беседовали». Когда мужчина будет знакомиться со своим делом в СИЗО, он прочитает, что хотя его и отпустили в тот раз, после этого разговора ему ограничили выезд из Беларуси.

— Так я понял, что мое задержание было только вопросом времени, — вспоминает Вячеслав. — Но тогда я вернулся домой и спокойно проводил время с семьей: на тот момент моей дочке было полгодика. В день задержания я приехал в гости к маме. Она ненадолго вышла к соседке, поэтому, к счастью, не видела моего задержания.

Это было как в кино: в двери громко стучали, хотя они были открыты, влетели люди в масках, положили меня на пол, надели наручники и приставили пистолет к голове. Сзади стоял человек с автоматом. По нелепой случайности на мне была майка, которую нам подарили на десятилетие БЕЛСАТа, — и в таком виде увезли в РОВД.

Там у Вячеслава начались холодные ночи без вещей и матрасов, подъемы ночью через каждые несколько часов. Через трое суток его перевели в витебское СИЗО, где он провел десять месяцев.

«Тренировки считались попыткой к побегу»

В СИЗО Вячеслава сначала часто допрашивали, а потом резко пропали на несколько месяцев. Он уверен, что это был один из методов давления на него. Еще один из таких методов — постоянное перемещение политзаключенных из камеры в камеру, чтобы они не могли привыкнуть к друг другу, хотя на самом деле это помогает им обмениваться информацией. Условия в восьмиместных камерах были лучше, чем в ИВС, но по-прежнему далеки от нормальных.

— Я долго болел, потому что был одним некурящим в камере, — говорит Вячеслав. — Зимой окна не открывают, и в том числе из-за этого ходит много вирусных инфекций. Я пытался как-то восстанавливаться, стал закаляться, заниматься спортом. Правда, это можно было делать только в «слепой зоне» камер, потому что тренировки считались попыткой к побегу.

На самом деле, я и правда был готов бежать, если бы была такая возможность. Я даже узнал, как спичками открыть наручники, запоминал коридоры, чтобы попробовать найти лазейку. Эти мысли помогали мне поддерживать себя: сложно вынести ощущение беспомощности. И можно переступить через многое, что происходит с нами, но самое тяжелое — что ты не можешь влиять на то, что делают с близкими.

Так, в СИЗО Вячеславу сообщили, что ,когда его 76-летняя мама узнала про задержание сына, она упала, в результате получив сильный перелом. У нее инвалидность, поэтому она не могла самостоятельно передвигаться, а после перелома — и даже писать письма. По первым ее письмам Вячеслав замечал, что она пишет поврежденной рукой.

А через три месяца после задержания мужчины он узнал, что задержали и его жену Татьяну. Их маленькую дочку, которой на тот момент было чуть больше года, направили на содержание в детскую больницу.

— Я помню, что когда узнал об этом, не сдержался и накричал на следователя, — вспоминает Вячеслав. — Хотя до этого был спокойным. Следователь признался, что жена им была не нужна — они хотели, чтобы я заговорил. Конечно, я заговорил и попытался защитить ее, но это не особо помогло — ее не отпустили.

Позже я узнал, что через пару недель дочку все же отдали бабушке — маме моей жены. Но первые несколько дней в больнице она не кушала от стресса. 

Еще один морально тяжелый момент — когда пропадает связь. Если сначала Вячеславу приходили письма от жены, мамы и даже незнакомых людей, то позже ему запретили переписку. Но, как и в случае с неминуемым задержанием, он узнал об этом, только когда читал материалы своего дела. Тогда же — был уверен, что про него просто забыли.

— Поэтому кажется, что какая-нибудь открытка — это мелочь, но на самом деле это так важно! — вспоминает Лазарев. — Когда мне пришла открыточка со строкой на беларусском языке и шоколадка с орнаментом — это было таким вдохновением!

До этого я не особо говорил по-беларуски, но после даже докладывать стал на нем. И ты ощущаешь себя совершенно по-другому! Когда обращаешься «Здравствуйте, гражданин начальник» — это как-то унизительно. А когда говоришь: «Прывітанне, грамадзянін кіраўнік» — звучит получше.

Вначале я думал, что меня за такое закроют в карцер, но, на удивление, все только заинтересовались. Им самим стало любопытно, некоторые сотрудники переходили со мной на беларуский язык и иногда даже поправляли ошибки. Ребята в камере стали использовать некоторые слова.

Основные конфликты были с русскими. Один бизнесмен все просил, чтобы я говорил с ним по-русски, но в таких случаях я принципиально не менял язык. Как-то раз он сказал мне, что я Дон-Кихот и воюю с ветряными мельницами.

Но я уверен, что эти вещи были очень важны. Их цель была — нас сломить. Но когда ты с чем-то не соглашаешься — в том числе, через язык, тренировки, письма — ты остаешься как личность.

«Ты сотрудничаешь с БЕЛСАТом? — Они про меня плохие вещи писали»

Еще некоторое время Вячеслав с женой находились под следствием, никакого движения по делу не было, но потом все резко изменилось.

— Резко собралась следственная группа, мне приносили восемь томов дела и угрожали, что я должен ознакомиться с ними за четыре часа, — вспоминает Вячеслав. — Мне дали государственного адвоката, который уговаривал меня подписать, что я изучил эти материалы. Я настоял на своем, но потом узнал, что без моего ведома они передали материалы в суд.

Суд прошел ожидаемо, и в конце ноября 2023 года Вячеслав приехал в ИК-15 в Могилеве. Вячеслав рассказывает, что ожидал почувствовать здесь чуть больше свободы, увидеть небо, но контраст был совсем в другую сторону.

— Когда меня привели к начальнику колонии, я начал говорить на беларуском языке, но меня выгнали, — вспоминает мужчина. — Так происходило пять раз подряд. Потом начальник колонии сказал: «Ты сотрудничаешь с БЕЛСАТом? — Они про меня плохие вещи писали. Ты знаешь, что если тебе на глаза попадет жидкость для обработки деревьев — ты останешься слепым? Ага, у тебя задран воротничок — значит, 15 суток».

Так я впервые попал в ШИЗО, из которого не вылезал: за первые полгода я провел там 80 суток.

Вячеслав подтверждает ужасные условия в ШИЗО, про которые рассказывают все политзаключенные. Ужасный холод, из-за которого ночью невозможно спать более получаса, откидная кровать без матраса на цепи, из вещей — простая роба с надписью «ШИЗО».

— Сотрудники дополнительно издеваются над тобой, — добавляет Вячеслав. — Миску с едой специально окунули в кашу, чтобы она с нее стекала, протянули ее в окошко и смеялись. И еще говорили, что что-то добавили туда. Я сразу понял, что это издевательство и не притронулся к еде. Когда отдавал назад, еще засунул туда чашку с чаем — чтобы так показать свой протест. На удивление, контролер посмотрел и ничего не сказал.

И хотя мужчина не слышал, чтобы политических избивали, в колонии существует множество способов морального давления на них. Например, их пытаются заставить выполнять работу, которую обычно выполняют люди с «низким статусом» — подбирать окурки, например.

— Если бы я согласился по незнанию, меня бы тоже перевели в этот статус, — говорит Вячеслав. — Но когда я попытался отказаться, меня тут же попытались уличить в том, что я придерживаюсь воровских понятий — а это формально запрещено. Тогда я объяснял, что я не курю, поэтому для меня это унизительно, но я не отказываюсь от другой работы.

Но кроме того, они могут дать тебе задание перенести в одиночку тяжелые вещи — а это невозможно. И когда ты просишь помощи, то это расценивают как отказ от работы. Конечно, в обоих случаях тебе дают нарушения и закидывают в ШИЗО. Я уже принял, что скоро у меня будет 411-я статья и смирился, но потом давление прошло и про меня как-то забыли.

«Главная задача там — сохранить здоровье»

Условия работы в 15-й колонии тяжелые — как и во всех остальных. Официально рабочий день длится с 8 до 16, но часто заключенные остаются до позднего вечера. Обычно они заняты физически тяжелой работой — например, деревообработкой.

— На промзоне я видел больше происшествий, чем за всю жизнь, — рассказывает Вячеслав. — Из-за условий труда вылетали бревна, ударяли по рукам и ногам.

Я видел, как отлетала бензопила и резала лицо людям. Станки настолько древние, что одна из деталей выстрелила в потолок и отрикошетила совсем рядом с одним политзаключенным — а весила она килограмм 20. Просто чудеса, что она не убила его.

После работы заключенные формально получают зарплату, но максимум, который видят политзаключенные, — это семь рублей. Часто им приходится писать заявление, чтобы из этой суммы высчитывались иски, которые были удовлетворены судом как ущерб.

Но самым унизительным в этом, по мнению Вячеслава, было то, что многое в колонии делается для военного производства — и все вынуждены в этом участвовать. 

— Это касалось и деталей, и одежды на швейном производстве, — говорит Вячеслав. — Отказаться было невозможно, главная задача там — сохранить здоровье. Больничный там, кстати, давали только при температуре за 38 — я дважды лежал в больнице с пневмонией после ШИЗО.

Чаще люди идут за помощью не к медикам, а друг к другу: там же сидят разные люди — от докторов до психологов. Поэтому все старались помогать друг другу и обмениваться информацией про те же помилования”.

«Я чувствую ответственность за тех, кто там остался»

Однако про свое освобождение Вячеслав заранее не знал. Его просто разбудили в четыре утра и дали пять минут на сборы, а потом усадили смотреть телевизор.

— Я слышал, что подобные случаи уже были с помилованными, поэтому у меня была надежда, — вспоминает мужчина. — Но, когда я вошел в помещение, увидел еще шестерых с белыми бирками. Тогда я понял, что скорее всего, меня не освобождают. Уже потом я понял, что это было шестеро помилованных иностранцев, но не политических.

Заключенных передали людям в балаклавах и перчатках, и те отвезли их к лесу. Там сказали переодеться, потому что в месте, куда их везут, будут камеры. И только после этого два микроавтобуса без опознавательных знаков поехали в сторону литовской границы.

— Когда я увидел большие автобусы и знакомые лица, не смог сдержать слез, — говорит бывший политзаключенный. — Уже потом выяснилось, что у нас нет никаких документов, но большое спасибо литовской стороне, которая пошла нам навстречу в этом вопросе.

Конечно, сейчас я чувствую ответственность за тех, кто там остался. Мне посчастливилось выйти — а там остались люди, которых нужно освободить в первую очередь. Поэтому нужно помогать им, кто как может. Вещи, которые тут ничего не стоят, дорого стоят там — об этом нужно помнить.

Я же собираюсь найти работу и встретиться с семьей. В последний раз я видел дочь, когда ей было полгода — теперь ей уже три. Я не видел, как она пошла, как заговорила. До меня доходили только фотографии: например, как дочка держит в руках книжку Якуба Коласа. Так жена давала понять, что с воспитанием все в порядке. Теперь мне многое нужно будет наверстать.